Желтые квадраты Райшева

В мастерской две стены света – одна стеклянная, напротив экспозиция небольших, на картоне в основном, картин. Они стоят на мольбертах, стеллаже, прислонены к стене, какие-то даже вверх ногами. Как в лоскутном одеяле ( в лучшем смысле этого слова) они сливается в большое – во всю стену, полотно. Если не всматриваться в детали, а попытаться окинуть взглядом окинуть все сразу – кружится голова, как на большой высоте.

Мастер - класс проводит Геннадий Райшев. Дети, скорее, подростки – участники музыкального фестиваля, из самой что ни на есть сельской глубинки, то есть, не те, что учатся в художественных школах. Они чуть тушуются, но есть такая уверенность в себе, которая появляется только у тех, кто живет близко к земле, и может прокормиться сам. Художник – небольшого роста, хрупкий, очень трудно применить к нему понятия «пенсионер» или «пожилой». Скорее он воспринимается, как мужчина. Разговаривает негромко, но все затихают, чтобы слышать.

Картины по-райшевски пишут совсем не так, как все остальные. Первым делом нужен фон. Причем в мастерской художника фон не просто грунтовка пространства, а сам по себе: лимонный, зеленый, голубой квадрат, прямоугольник. Дети так старательно вписывают в лист белой бумаги свои цвета, что кажется, они уже наполнены содержанием, фактом своего существования.

Кстати, вот интересно, почему не какой-то конкретный, скажем пейзаж, или стена, а просто цвет, лишенный предметной сущности, так «крепко» поддерживает центральную фигуру? Кстати, ее Райшев называет «ПРЕДМЕТ», будь это лодка, птица, фигура человека или духа.

- Вам проще быть художниками, - обращается он к детям, - мне, чтобы рисовать, нужно сделать усилие и вернуться в детство. И начать писать картины так, как будто не умею рисовать. А вы уже здесь, в этой стадии. И рисовать нужно так, будто каждый предмет тебе самый родной и любимый… Теперь нужно определить с цветом. Будем рассуждать. Какой предмет будет у тебя? - обращается он к Михаилу.

- Домик,- неуверенно отвечает тот.

- Каким будет цвет домика?

Кисточка тянется к кирпичной баночке.

- Учтите, что цвет будет плотнее, более насыщенным, чем фон. Этот предмет (центральный) всегда имеет тяжесть. Он весомый. Цвет нужно брать без оттенков, чтобы он был ярким и точным, насколько это возможно. И рисуем предмет там, где в вашем понимании пространства этот предмет должен БЫТЬ. Он должен быть определенной величины, полагая, что этот ПРЕДМЕТ – главный.

… На ярко-зеленом появляется контур домика, заполняется цветом. Пока что это просто пентаграмма. Юный художник задумывается, и несколькими уверенными штрихами проводит – по линии горизонта линии простой изгороди из двух жердей. Еще две линии перечеркивают ее, поддерживая линии дома композиционно. Все. Картина готова.

- После этого можно добавить дополнительные, поддерживающие предметы штрихи. Конечно, лучше этого не делать, чтобы предмет был центром, но иногда стОит.

Дети, без спешки и суеты, выводят – кто лодку, кто дерево, кто розу. Поддерживают «предмет» рябью на желто-коричневой воде, облаком в небе, полузатопленными зарослями травы – это писать долго, а рисуется одним взмахом кисточки, и лебедь, летящий до этого по чистому пространству желтого квадрата теперь уже взлетает над протокой.

Не люблю я этого слова – примитивизм. Совершенно оно не объясняет, как художественное событие может состоять из двух прямоугольников, помещенных один в другой и четырех линий. Как из них вырастает мир, мировоззрение, судьба, социум человека…

- Почему так нужно рисовать, спросите вы меня? Потому что все вокруг, деревня, например, не состоит из отдельных картинок, каждого домика в отдельности, а вот такая картина дает понять все о маленьких хантыйских домиках. Представьте себе сотни и сотни картин, изображающих все дома одной деревеньки на берегу Оби. А ведь таких деревень десятки, а может быть, сотни. А вот эта картина показывает еще больше – не только домик сегодня, но и вчера, и тысячу лет назад…

Самое главное, это должно быть правдиво – существует такой домик? Дети молчат, и он сам отвечает: - Да, существует. Можно прорисовать каждую деталь в этом домике, каждую трещинку на бревне, и сделать его совсем похожим на реальный. Но такая картина ничего не прибавит в мире. А вот эта картина, Мишина, показывает нам мир по-новому, так, как он видит.

Миша, внезапно ставший центром всеобщего внимания, и примером новой живописи, смущенно отворачивается. Но для всех художников у Райшева есть добрые слова, внимание и анализ рисунка. В итоге каждый из них почувствовал себя если не Пикассо, то Малевичем, фото на память – с Райшевым и своими рисунками. Дети уходят, а к художнику выстраивается живая очередь из тех, кто хотел бы с ним поговорить.

Он так внимательно выслушивает каждого, что хочется сравнить его с дорогим психотерапевтом. А мы, дожидающиеся своей очереди, наверное, творим себе каждый – своего художника, такого, какой нам нужен, каким себе представляем творца «Филина», «Югорских легенд», «Мужика - стерляди».

- Как вам удается ощущать столько радости жизни, большинству людей в гораздо более молодом возрасте это недоступно…

- Над радостью надо работать, она везде, только нужно брать ее, работать над ней и снова отпускать. Тогда и тебе немного останется. Вот так семьдесят лет и существую, а первые два года не помню, как жил. Наверное, так же.

Как художник, он начался тогда, когда решил, что с искусством покончено, что рисовать надо так, как будто не умеешь этого делать. Как будто ты ребенок или человек каменного века. Когда забыл то, чему учился, и стал тем, кем хотел быть. Когда не изображаешь то, что видишь, - вот истинный примитивизм, а берешь мир, который существует, и из него, как из кубиков, строишь свой собственный.

- А почему здесь, среди последних картин, так много желтого?

- Это не цвет какого-то конкретного предмета, он условен. Это просто тепло и солнечность, нагретый воздух, может быть, это одуванчики, улыбка женщины… Я ведь пишу не реальность, не предметы, а музыку, ритм, впечатление. Вот посмотрите, Лукерья с комарами – сколько лет назад я ее увидел ? А как будто сейчас перед глазами. Говорю ей – какая ты красивая, а она знаешь что отвечает? Да что ты, мне уже тридцать пять лет, и двое детей. Лукаво так, и этот взгляд из-под платка, зеленый или желтый? Почему я ее столько лет пишу – наверно, еще не написал, как хотелось бы.

Не помню, чтобы видела у какого-то другого художника таких женщин – предназначенных не для натуры, не для любования, а самих по себе излучающих спокойное и уверенное ошущение жизни. Женские фигуры, приближающиеся к форме шара, если вдумываться, олицетворяют Мать-землю. А если не вдумываться, просто чувствовать, то они, эти женщины, как бы освещают собой мир вокруг, и мир округляется вокруг них.

- Ведь женщина - это такое… Вот она подходит, глянет из-под платка или открыто, смело и ты видишь ее глаза, ее волосы, ее полноту, наполненность губ, ее силу, восторгаешься ею. И что остается художнику – только постараться выразить свои ощущения. Я всегда воспринимал мир, как чудо, а женщина – самое чудесное в нем.

- Моя любимая картина – «Две осины». Хочу спросить вас, по-вашему, природа, деревья в нашем случае, могут воплощать две стороны мира: добро и зло, черное и белое? Ведь добро и зло – в природе человека, а не деревьев. Мне мир без человека представляется цельным и гармоничным.

- Нет, наверное, и я так не думал. Деревья – они ведь все разные, пусть черные и белые, но не злые и добрые, такими их делают люди, значит я тебя нарисовал, когда рисовал две осины…

К нам подходит женщина и рассказывает, что же она видит в картинах Райшева. Он слушает с вежливым интересом, как и меня.

- Я сама хотела бы рисовать, даже краски купила, заявляет она, - только боюсь начать, откровенно говорит она. Мне смешно, а Геннадий Степанович оживляется:

- Если боитесь, значит вы уже художник. Немного. Потерпите еще, и когда станет очень страшно, открывайте краски. Конечно же, страшно, а как же иначе? Но когда в своем страхе вы подниметесь, вы и станете художником.

Из мастерской я спускаюсь в зал этнографического музея, здесь есть и большие картины Райшева. Интересно, где можно купить краски?